(Продолжение. Начало в номерах 45, 46, 47, 48)
После усердной молитвы учёный получил ясный ответ свыше
РЕЛИГИЯ ДЛЯ РУССКОГО ЗООЛОГА И ПУТЕШЕСТВЕННИКА НИКОЛАЯ СЕВЕРЦОВА (1827- 1885), КАК, ВПРОЧЕМ, И ВСЕХ ПРОЧИХ ИНТЕЛЛЕКТУАЛОВ ТОГО ВРЕМЕНИ, БЫЛА НЕ ДОГМОЙ, А ДАННОСТЬЮ, ТРАДИЦИЕЙ. ОН, КОНЕЧНО ЖЕ, ЗНАЛ ПИСАНИЕ, ПРЕДСТАВЛЯЛ ПОДОПЛЁКУ ЦЕРКОВНЫХ ПРАЗДНИКОВ, СТАИВАЛ СО СВЕЧОЙ НА ВСЕНОЩНЫХ, ВОЗМОЖНО, ДАЖЕ ЧИТАЛ МОЛИТВЫ ПЕРЕД ТРАПЕЗОЙ, НО В ДУШЕ, КАК ВСЯКИЙ РАЦИОНАЛИСТ И СКЕПТИК, НЕ ОТНОСИЛСЯ К ВЕРЕ С ТЕМ БЕЗДУМНЫМ ПИЕТЕТОМ, КОТОРОГО ТРЕБОВАЛИ ДУХОВНЫЕ ОТЦЫ. [газетная статья]
Напомню, что Северцов был одним из самых пламенных последователей Дарвина в России. Однако тут, в Туркестане, в тесной камере-клетушке именно воспоминание о Боге (и обращение к Богу) сохранило ему и жизнь и… достоинство.
ГЛАВНОЕ – НЕ НА КОЛ!
Новая глава в приключениях «туркестанского пленника» началось с появления неприятного рыжебородого субъекта – кокандца, заговорившего на чистом русском языке, но со странными и вкрадчивыми восточными интонациями. Суть предложений рыжебородого заключалась в том, что Северцов сильно облегчит свою участь, если… добровольно примет ислам! А заодно и кокандское подданство.
Как аргумент благомыслия в таком поступке, рыжебородый представил себя. Ведь он, как и переводчик, поставленный надзирать за пленником, – тоже русские, крещёные. Когдато сами стали мусульманами и кокандцами, и ничего, не жалеют – живут припеваючи! «Я спросил, что мне будет, коли откажусь и от мусульманства, и от коканского подданства. «Тяжелый плен, – отвечал, – а пожалуй, и убьют, как держать надоест». И мне стали мерещиться азиатские мучительные казни, особенно кол. На смерть я, впрочем, смотрел равнодушно, заодно быть добитым, благо, меня уже в стычке начали убивать, но мысль о коле обдавала меня холодом; я вспоминал, что посаженные на кол мучаются по целым суткам».
Предложение заставило напрячься, опять вспомнился несчастный Стоддарт, который поддался-таки на бухарские уговоры, принял мусульманство, что вовсе не спасло его одетую в нелепый тюрбан голову от сабли бухарского палача…
Между тем настырные визиты рыжебородого миссионера продолжались и в последующие дни, что стало приводить страдающего от ран пленника в состояние всё более глубокого отчаяния.
«Мое положение казалось мне таким безвыходным, что, отказавшись сперва лечиться, потому что раны сами заживут, так как они было и присохли, я обрадовался, когда многие раны открылись и стали портиться: на виске, на затылке, на ногах струпья сошли, и явилось злокачественное нагноение и разложение тканей, особенно с дурным запахом на виске. Там открывалась костоеда в расколотой скуловой кости. Это мне показалось гангреной, и я с радостью, повторяю, стал ожидать скорой смерти от ран вследствие мнимой гангрены и не захотел лечением терять хоть этот способ освобождения».
РАДОСТЬ ОЖИДАНИЯ СМЕРТИ
Вот тут-то Николай Алексеевич и вспомнил о Боге. Потому что по большому счёту никого другого, кто бы мог проникнуться его страданиями, рядом не было. И начал молиться.
Не думаю, что он кривит душой во имя нравоучений и в угоду читающей публике, когда пишет о том, как в Туркестане «на опыте узнал благотворное значение религии», которая поддержала в критический момент и не дала «сделаться притворным мусульманином с напрасной надеждой убежать из плена». После усердной молитвы Северцов получил ясный ответ свыше – о том, что свобода близка, «и эта мысль возвратила потерянную было бодрость».
Рыжебородый обольститель получил чёткое и ясное «нет», а пленник, несмотря на всё усиливавшуюся слабость, избавил себя от малодушной жажды смерти. И тут же, словно вспомнив о главной цели своего явления в этом мире, Северцов отправился «смотреть птицу, вывешенную в клетке и показавшуюся … интересной; это была черная красноносая куропатка, не водящаяся в виденных мной частях России и киргизской степи».
Но Бог помог вылечить лишь душу. Израненное тело продолжало казаться неодолимой преградой на пути к свободе. Жажда жизни вновь овладела всем его существом. Но теперь чётко и ясно он осознал всю отчаянность своего истинного положения. Жуткие раны, полученные ещё 24 апреля, ни разу не были промыты, обработаны или осмотрены медиком. Да и откуда здесь ему взяться? А тем временем прошло уже… Сколько же прошло? Две недели?!
ГОЛУБОГЛАЗЫЙ КОКАНДЕЦ
Несмотря на то что переговоры между кокандцами и командующими ближайшими русскими соединениями насчёт Северцова шли уже полным ходом и освобождение его должно было состояться при любом раскладе, сам он вряд ли дожил бы до счастливого разрешения своего плена. Если бы… Опять одно «но»?
Опять. В этой истории исключительные благоприятствования повторялись со столь навязчивой периодичностью, что не захочешь, а подумаешь про то, что вся она была на каком-то постоянном высшем контроле. Хотя каждый раз исполнителем какого-то непостижимого бессмертного промысла были разные люди, вполне смертные и вовсе не безгрешные.
Доблестный разбойник Дощан, великодушно решивший не дорубать пленника, туркестанский дотха Мурза-Нияз, достаточно умный и самостоятельный, сообразивший, что освобождение узника сулит куда большие тактические дивиденды, нежели отправка его по этапу далее, в Коканд, на верную смерть, верные товарищи-командиры Данзас с Осмоловским, ни на минуту не прекращавшие попыток освобождения Северцова со своей стороны. И наконец, ещё один персонаж, сыгравший во всей этой истории самую важную роль. Начальник туркестанской артиллерии, а по совместительству «русский переводчик» Абселям.
Тут мне почему-то вспомнилась голливудская поделка, в которой неподражаемый Шварц пытался сыграть русского милиционера. Абселям был таким же кокандцем, как Арнольд Шварценегер – русским. Взятый в плен султаном Кенесары, сибирский казак оказался рабом в Коканде. Несколько лет он сопротивлялся судьбе и противился обращению в мусульманство, и эти годы были самыми трудными в его жизни. Но потом его поймали на связи с местной девушкой (романтичная всё ж была эпоха!), и осталось лишь два варианта: зловещий кол или всё же принятие ислама с последующей женитьбой на возлюбленной (которой в ином случае также не светило ничего, кроме града гневных камней). «И сделался Абселям правоверным мусульманином, женился на обольщенной, вступил в кокандское войско и дослужился до чина юзбаши».
РУССКИЕ СВОИХ НЕ БРОСАЮТ?
В Туркестане Абселям был «в длительной командировке» – командовал артиллерией. Его отлучка, надо сказать, затянулась настолько, что тут, как у настоящего правоверного (в конце концов, во всём можно найти свои прелести), у него появилась вторая семья и дети, к которым он был привязан настолько, что сама мысль о побеге всё время уходила на задний план.
Нужно сказать, что кокандские власти весьма уважительно относились к ратным качествам своих русских врагов. Так что хан охотно приобретал военнопленных и принимал беглых, многие из которых становились в его войске элитными «военными специалистами», являясь по сути своеобразными янычарами.
И бывшие враги служили, как привыкли служить. Известен, к примеру, эпизод, когда в один из кризисных моментов для местной власти именно они, проявив волю, изгнали из Коканда захвативших город бухарцев и стали инициаторами выборов нового хана.
Главным условием для того, чтобы стать полновесным кокандцем, было принятие ислама. Или хотя бы имитация принятия. «Он крестился, когда божился; а о пророке мало думал и чарочку любил… Кокандцев не любил и называл все еще по-казацки псами некрещеными, басурманами, нехристью поганой; по его понятиям, и мусульманину следовало быть крещеным, чтобы быть правоверным. Но чудеса Азрет-султана, чудотворное построение большой туркестанской мечети он рассказывал с благоговением и полным убеждением» – так вспоминал об Абселяме Николай Северцов.
Так или иначе, но встреча с соотечественником, скрывавшим своё истинное имя под личиной Абселяма, стала для Северцова ещё одним судьбоносным моментом в этом самом удивительном приключении его жизни. Вспомним, что русский кокандец ещё в самом начале предлагал пленнику обработать его раны, но получил отказ. Тогда Северцов думал, что смерть неизбежна, так пусть она будет скоротечной. Однако теперь, получив знак свыше, он почувствовал вдруг необыкновенную жажду жить и волю бороться за свою жизнь.
И тогда все надежды Николая Алексеевича обратились к голубоглазому соотечественнику в причудливой кокандской «шкуре».
Продолжение следует
Андрей МИХАЙЛОВ. Иллюстрации – из изданий XIX века
