Вертлявая судьба вновь обернулась к учёному костлявым тылом
(Продолжение. Начало в номерах 45, 46, 47)
ПЛЕНЁННЫЙ И ИСТЕКАЮЩИЙ КРОВЬЮ РУССКИЙ БИОЛОГ АЛЕКСЕЙ СЕВЕРЦОВ НЕ БЕЗ ОСНОВАНИЯ НАДЕЯЛСЯ, ЧТО ТЕСНОЕ ЕГО ЗНАКОМСТВО С КОКАНДСКИМ ХАНСТВОМ (КОТОРОМУ ОН, БЕЗ СОМНЕНИЯ, РАДОВАЛСЯ БЫ В ИНЫХ УСЛОВИЯХ) ОБОЙДЁТСЯ НА СЕЙ РАЗ ОДНИМ ЯНЫ-КУРГАНОМ, КУДА НАПРАВЛЯЛИСЬ ЕГО ПЛЕНИТЕЛИ. НАДЕЖДА ОКАЗАЛАСЬ НЕСБЫТОЧНОЙ. [газетная статья]
ЯНЫ-КУРГАН: ВЪЕЗД ТРИУМФАТОРА
Несмотря на страшные раны и туман в голове он, однако, с интересом рассматривал толстые глиняные стены кокандского укрепления, вскоре представшие перед взором. Ведь это удавалось увидеть мало кому из русских путешественников. Несмотря на своё аховое состояние, глаз исследователя автоматически отмечал всё, что наверняка будет интересовать не только исследователей, но и военных.
«Самая крепость четырехугольная… Стены – как в Мамасеите, Ак-Мечети и вообще в азиатских крепостях того края, из битой глины, вынутой изо рва; внутри – кибитки и глиняные постройки. Пушек в крепости нет, но есть большие крепостные ружья, фитильные, которые кладутся для стрельбы на вершину стены».
Что ждёт его внутри? Дабы придать дополнительный вес своей удаче (а заодно продемонстрировать всем зевакам значимость свой добычи), пленитель Дащан решил уподобить свой въезд в массивные ворота крепости импровизированному шествию римского триумфатора. По этому поводу единственного пленника даже пересадили с тощей клячонки на его прежнего «трофейного» жеребца. Тотчас же после столь пафосного въезда знатного узника представили местному коменданту.
«Это был человек средних лет, малорослый, худой, с выдающимися скулами, редкой бородкой, чёрной с проседью, с мелкими чертами и лукавым выражением лица. Со мной, впрочем, оказался приветлив; когда я сел, или, вернее, прилёг, подпирая голову рукой, мне под локоть тотчас подложили седельную подушку, и, прежде начала допроса, комендант угостил меня чаем и изюмом, который подаётся в Коканде к чаю вместо дорогого там сахара».
После корректного допроса стало очевидным, что решать самостоятельно судьбу пленника яны-курганский комендант не решится…
КОГДА СУДЬБА НЕБЛАГОСКЛОННА…
Но несмотря на то что решение было, скорее всего, заранее предрешено страхом нарушения субординации, Алексея Северцова (Восток – дело тонкое!) не стали разочаровывать. И даже предложили ему написать письма домой (которые, правда, так и остались лежать в Яны-Кургане). Брезжившая надежда стала лучшим лекарством изувеченного пленника.
Всё, однако, прояснилось уже на следующий день. Вертлявая судьба вновь обернулась к Северцову костлявым тылом. Указав направление противоположное тому, который рисовала мечта. Путь, как и прежде, предстоял совсем в иную сторону – в Туркестан. Теперь ему об этом сообщили без обиняков.
«…И тяжко мне стало на душе; надежда на освобождение уменьшалась значительно. Однако делать было нечего, и вместо бесполезных жалоб я спросил пальто, которое после вчерашнего дождя отдал сушить. Увы, пальто пропало».
Между тем путь в 150 вёрст, предстоявший впереди, добавлял мучений и без того истерзанному и обескровленному пленнику. К ранам, полученным в стычке, прибавились травмы, обретённые в скачке на непривычно жёстком казахском седле. Так что при подъезде к Туркестану «все части ног, тёршиеся об седло, представляли сплошную кровянистую рану».
«В таком жалком виде я подъезжал к Туркестану, 2 мая утром, ещё далеко хуже, чем к Яны-Кургану; а утро было опять, как и всякий день, превосходное. Въехав на увал, верстах в десяти от города, мы увидали его; город в долине, на реке Карачак, и скат к нему крайне отлогий. Виднелась тёмная полоса зелени, а над ней купол большой мечети Азрет Султана, весьма уважаемого в Коканде святого».
«ЗДЕСЬ Я ПОЧУВСТВОВАЛ САМЫЙ ПЛЕН…»
Одно – быть пленником вдали от стен и решёток, вдыхая полной грудью вольный степной воздух. И совсем другое – чувствовать неволю, запертым в глиняном лабиринте города, за непробиваемо-толстыми стенами, на кривых пустынных улочках, среди непроницаемых дувалов, в тесноте и обиде. Когда само небо вдруг сужается до положения линии над головой.
Позже, вспоминая своё первое впечатление от Туркестана, Северцов напишет: «Пусто, мертво, зелени не видно, ни на улицах, ни на дворах ни деревца, ни травки. Киргизское кладбище со своими разнообразными могилами приветливее смотрит и более похоже на обитаемое место, чем эта путаница переулков, идущих между однообразными, грязно-серого цвета оградами... Сердце сжалось; меня теснили эти слепые и глухие стены, этот окаменелый образ неволи, плена... Я его едва чувствовал на просторе степи или в киргизской кибитке; там плен был рассудочной идеей, там я чувствовал усталость, ломоту, боль от ран, грусть от мысли, что не увижусь, может быть, со своими. Здесь же почувствовал самый плен как непосредственное впечатление … да и теперь, как вспоминаю и пишу, меня дрожь обдаёт».
УРУС И ЧЁРНЫЕ ЖЕНЩИНЫ
Туркестан тех времён, если бы не его значение и стены, вполне мог сойти за большой кишлак: население городка, по прикидкам самого Северцова, составляло 5-7 тысяч человек. Первое, что бросилось в глаза: абсолютное безлюдие «спальных» кварталов, по которым двигалась кавалькада. Жителей на пути не попадалось.
Однако стоило въехать на территорию базара, как всё встало с головы на ноги. Пространство наполнилось какофонией из запахов и звуков, пёстрая и гомонливая толпа подалась вперёд и окружила всадников. По плоским крышам окрестных домов, как лягушата, запрыгали мальчишки, кричащие вдогон: «Урус! Урус!». Закутанные в чёрные покрывала женщины вызвали оживление среди казахов-конвоиров.
«Ехавшие со мной киргизы со смехом показывали мне кокандских женщин с закрытым лицом: вокруг лица рамка какая-то, а на ней натянута чёрная материя, не то в роде тарлатана, не то волосяная, как сито». (Для тех, кто в современном Казахстане мечтает «закрыть» женщину «по примеру предков», такие свидетельства истинного отношения степняков прошлого к данному вопросу могут показаться откровением. Но для того чтобы «чтить историю», её неплохо прежде не мешает и узнать.)
Вскоре базар, этот значимый кусок неубиваемой жизни азиатского города, закончился, впереди, перекрывая улицу, возникли ещё более солидные ворота, возвышающейся над стенами и рвами цитадели…
НА ПЛОВ К ДАТХЕ
Нет, Северцов не рассматривался кокандцами простым пленником. И если бы не потеря сил и эмоциональное опустошение, он бы сообразил это тотчас же. Один факт, что по окончании «этапа» в Туркестан, он попал не в какой-нибудь клоповник-зиндан, а прямиком «к плову» местного датхи, кокандского наместника, свидетельствовал сам за себя.
В резиденции, располагавшейся у стен самого мавзолея, как раз шёл приём по поводу какого-то праздника. И пленник занял почётное место среди приглашённых. А бравый Дощан тут же получил с плеча командира шёлковый халат (а за одним и повышение по службе – звание юзбаши).
Последовавший за сим допрос также происходил в самом непринуждённом духе и больше напоминал застольную беседу на светском рауте. И хотя внешне вроде всё опять располагало к ожиданию благополучного исхода (вкупе с письмами, «отправленными» из Яны-Кургана к своим), Северцов наверняка помнил, что примерно такими же дружескими беседами начинались трагические злоключения и Бековича-Черкасского в Хиве и Стоддарта с Коннолив Бухаре.
Восток всегда пугал европейцев своим коварством (вернее, они пугали друг друга сами, если разобраться, коварство Востока было детскими шалостями на фоне коварства самого Запада). Так что расслабляться было преждевременно. Потому на всякий случай Северцов не преминул воспользоваться случаем и отчаянно блефануть, сообщив, что судьба сырдарьинских крепостей во многом зависит сейчас от его собственной дальнейшей судьбы. Войска уже на марше.
С БАЛА – НА НАРЫ
Но тогда он, конечно, просто боролся за жизнь – отчаянно, как умел. И не представлял, что его безысходные измышления могут иметь какие-то реальные основания. И ведать не ведал, что судьба (вертлявая злодейка!) опять начала причудливо изгибаться в его сторону. Во-первых, русские войска под управлением Данзаса и Осмоловского действительно проявили активность у форта Перовского (и вскоре заняли Джулек). В
о-вторых, у кокандцев и без того хватало забот ввиду масштабного восстания казахов, охвативших весь север ханства. В-третьих, туркестанский датха не дружил (мягко говоря) с кокандским ханом и всё решал сам. И в четвёртых – этот самый датха не был ни фанатиком, ни дураком. Но…
Да, одно «но»: время. До свободы нужно было ещё как-то дожить. Что ввиду уже начавших гноиться ран становилось непомерно проблематичным.
…После «аудиенции» пленника сдали на руки русскому переводчику, и тот отвёл его в крохотную коморку, приткнувшуюся к воротам цитадели, строение «весьма похожее на тюрьму, и даже скверную тюрьму. Мне принесли кошму, чашку воды, потом оставили меня одного и затворили дверь». Измученный ранами и мыслями пленник подумал, что теперь его забудут до разрешения вопроса.
Продолжение следует
Андрей МИХАЙЛОВ
