С первых дней экономических реформ глава государства чётко акцентировал необходимость эффективной социальной защиты.
Несмотря на постоянный радикализм правительственных реформаторов, президент, намного лучше знающий социальную, производственную, аграрную проблематику, постоянно настаивал на социальных гарантиях для малообеспеченных граждан.
Как известно, в 2001 г. был внедрен механизм государственной адресной социальной помощи (АСП), а в 2005 г. – государственные пособия семьям, имеющим детей. Цены на нефть росли, как и доходы бюджета, а кризисные явления 90-х стали отходить в прошлое.
Государство исправно увеличило финансирование по этим программам, особенно после кризиса 2007-2008 гг., а также в преддверии очередных выборов.
Однако растущие социальные платежи имели свои минусы.
В 2010 г. на фоне стабилизации ситуации на рынке жилья (с постоянными митингами дольщиков и ипотечников), если не изменяет память, правительство озаботилось проблемой самозанятого населения, не встроенного, с одной стороны, в систему социальной защиты, а с другой – не состоящего в фискальных отношениях с государством.
А в 2011 г. встал вопрос о борьбе с иждивенчеством. Еще за два года до того президент Назарбаев обозначил риски иждивенчества для молодежи, а в январе 2011 г. в послании народу была поставлена задача преодолеть иждивенчество.
И вот эти вопросы вызвали ожесточенную дискуссию и многочисленные бои, съев заодно трех министров труда и социальной защиты населения.
С трудом притащили единый совокупный платёж (ЕСП), который, по идее, должен был легализовать самозанятых (кстати, год назад его отменили, а чем заменить, ещё думают).
В начале 2019 г. Нурсултан Назарбаев вернул в Министерство труда и социальной защиты населения Бердибека Сапарбаева, который активно занялся борьбой с махинациями при начислении АСП, в первую очередь со стороны населения. Через некоторое время Сапапбаева опять повысили в вице-премьеры, а затем отправили гасить ситуацию в Жамбылской области.
Тут начался коронавирус, и государство резко активизировало социальные и иные выплаты. Разбираться с законностью или незаконностью на фоне косяков с информационными системами уже не стали, а после января 2022 г. поднимать эту тему стало «токсичным», хотя борьба с иждивенчеством на идеологическом уровне активно продолжилась. Бороться с махинациями решили на базе цифровизации, но особых успехов особо не видно.
То же касается и самозанятого населения. Карантинные меры привели к тому, что была выработана мягкая модель фискально-социальных отношений с государством, но мониторинг платежей после многочисленных протестов ввели только в прошлом году. Потихоньку идет интеграция платформенной занятости в государственные информационные системы.
Сама работа с самозанятыми формально началась в 2011 г. с принятием «Программы занятости – 2020», на базе которой стали регулярно приниматься «Дорожные карты занятости» (их сменила уже забытая «Госпрограмма развития продуктивной занятости и массового предпринимательства»).
Эти программы и карты должны были стимулировать занятость вообще (а не только легализовать самозанятых), но с ними вышел статистический парадокс. Сотен тысяч рабочих мест, о которых сообщали профильное министерство и правительство, государственная статистика никак не фиксировала. Президент одно время пытался требовать разобраться, почему большинство заявленных рабочих мест не только временные, но и фиктивные, но потом и он перестал проявлять активность. Да и зачем плодить социальный негативизм?..
Население растет. Социальная составляющая бюджета тоже растет и стимулирует инфляцию. В итоге борьба за рост доходов населения сводится к тому, чтобы реальная зарплата была хотя бы просто в плюсе.
Обеспечить массовую занятость уже никто не берется. Давно стало ясно, что крупные инфраструктурные проекты дают относительно небольшое число постоянных рабочих мест. Цифровизация и автоматизация активно сокращают рабочие места. По сути, за государством остается только функции по социализации молодежи и адекватному бизнес-климату.
Народ вроде как не богатеет, но, с другой стороны, большая теневая экономика (от наркотиков и коррупции до рантье, торговли и рынка услуг) касается именно доходов физических лиц. Сводки по жертвам мошенников показывают, что у населения на руках несколько больше денег, чем представляется.
С другой стороны, борьба с бедностью превратилась в бюджетообразующий процесс. Для некоторых регионов социальные вливания представляют собой куш, от которого никто отказываться не собирается. Схожая ситуация, отметим, касается и регионов, получающих вливания на экологию, хотя масштаб проблем порой чрезмерно раздут и политизирован.
Есть и популярная тема закредитованности населения. Адекватную картину получить вообще сложно, поскольку в одну кучу закинули ипотеку, кредиты на гаджеты и проведение тоев, магазинные рассрочки, займы на развитие бизнеса и кредиты от бедности. Зато модной тематикой можно легко манипулировать с целью, опять-таки, перераспределения бюджетных потоков или регулирования финансовых институтов.
Государству кажется, что любую проблему можно залить финансовыми вливаниями, но проблемы иждивенчества и самостоятельной занятости отрегулировать так и не удалось.
Кроме того, растущие социальные вливания требуют роста доходов, которые обеспечиваются ростом фискальной нагрузки на экономику. Нехватка денег в экономике восполняется такими программами, как «тариф в обмен на инвестиции», а чаще вливаниями из быстро пустеющего нацфонда. От крупного бизнеса требуют не столько экономической активности, сколько социальной ответственности (а также демонополизации и возврата активов), с которой уже не успевает справляться государство.
Такая совокупность инструментов не позволяет их отнести ни к либеральным, ни к кейнсианским, ни к социал-демократическим. Хотя что-то левое в этом есть.
Данияр АШИМБАЕВ, политолог
