Корить себя, что не сделал что-то важное раньше, бестолковое занятие. Если не поздно, то сделай это сейчас. А если поздно, ничего не поделаешь [газетная статья].
ЦВЕТ ВОЛЧЬЕГО ЗРАЧКА
Постараюсь исправиться сейчас. Павлодарцу, а таковым я себя осмелюсь считать, поскольку часть моего детства и юности прошла здесь, и не знать своего земляка Виктора Поликарпова, это из ряда вон. Совсем неправильно.
С месяц назад я был в столичном бизнес-центре «Москва» и заглянул на третий этаж. Здесь в двух залах галереи при содействии Русского дома в Астане и московского Музея заповедника Василия Поленова открылась выставка художественных иллюстраций к русским и казахским народным сказкам.
Третий же зал открывался цитатой режиссера и публициста Ермека Турсунова «У каждого поколения свои сказки». Однако здесь оживали одни сказки для всех поколений сразу: на выставленных офортах – караван бредущих по барханам верблюдов, профиль мыслителя Востока аль-Фараби, юрта и кони у речной излучины, летящая тройка с хрипящим от своей необузданной силы коренником и пристяжными с выгнутыми шеями, а впереди тройки, чуть сбоку, скалящийся на непосильную для него добычу волк. А вот сверху крупно – ястреб, небесный хозяин Прииртышья.
– Это гравюры павлодарского художника-графика Виктора Федоровича Поликарпова, – рассказывала посетителям, и мне в их числе, организатор выставки Ольга Скальчук. – Вот работа «Родительница степь», это «Тройка», они входят в большой цикл «К поэзии Павла Васильева», а вот эти – «К наследию Абу Наср Мухаммада аль-Фараби».
Интересная вещь – офорт: разум понимает, что здесь только два цвета – черный и белый, а глаза видят желтое пламя в волчьем зрачке, травяную зелень у юрты, сизую утреннюю речку, светло-коричневые бока верблюдов, бредущих с пузатыми вьюками, рядом поникший от высокого солнца погонщик.
ЧЕЛОВЕК В ЧЁРНОМ ФАРТУКЕ
Совсем недавно у меня была поездка в Павлодар. Всего на день. Вспомнил выставку в бизнес-центре «Москва», хотя, точнее, я ее не забывал. И чтобы познакомиться с Виктором Поликарповым, а также, если повезет, с другими его работами, выкроил пару часов. И сильно об этом пожалел.
Чтобы попасть к нему на работу, надо было спуститься в подвал пятиэтажного дома. Постучал в дверь с его фамилией на табличке. Открыл человек, он будто сошел с большого офорта: худощавый, в черных брюках, черной водолазке, длинном черном фартуке, с белой от седины головой и аккуратной белой бородкой. Цветными у художника Поликарпова были только глаза – голубые, внимательные и немного насмешливые.
За его спиной горбилось большое черное колесо, чуть подальше и выше – забранное металлическими прутьями оконце с видом вверх на улицу. Настоящая средневековая темница мастеровых. Все правильно. Во дворцах шедевры не рождаются.
– Мне предлагали в городе другие помещения, – проследив за моим взглядом, произнес Виктор Федорович, – но я выбрал здесь. Моя квартира в этом же доме, повыше. На обуви экономлю, – улыбнулся он.
Вся его мастерская – три маленькие комнатки. Самая большая та, где офортный станок с тем самым большим колесом пресса, рядом стол. Две другие, как, впрочем, и первая, были заполнены его работами: они были на стеллажах, полках, тумбочках, висели на стенах, лежали стопками в картонных коробках.
В правой от входа комнатке я остановился у живописных картин. Баянаульские горы, на затененных склонах еще виден снег, а на солнечных уже появились первые цветы. И всем своим видом хвастались, что они здесь самые красивые, потому что самые первые, и все внимание должно быть обращено только на них.
А зря хвастались. Вон на камнях расцветал лишайник и завораживал взгляд: где притворился тропическим кораллом, а где примерял змеиный яшмовый наряд, будто хотел всем показать, что зря ему люди дали такое до боли некрасивое имя.
СИДИТ ВОРОН НА ДУБУ
Если бы мы зашли в третью комнату, то времени на нашу беседу совсем бы не осталось. Прикинув, я будто ненамеренно сел за стол и развернул блокнот. Хозяину мастерской ничего не оставалось, как сесть напротив. Однако Поликарпов не преминул заметить:
– Бывает человек слуха и человек зрения. К примеру, Чайковский был, безусловно, человеком слуха. А зрения – тот будет больше смотреть, чем слушать, разглядывать каждую мельчайшую деталь.
Может, это и так, но если эти слова были обращены ко мне, то Виктор Федорович явно ошибся: человеком слуха я точно не был, природа так распорядилась. В отличие от моего собеседника.Витя Поликарпов начал рисовать с детства.
– Отец у меня был самодеятельным художником, и в минуты какого-то смятения натягивал холст и брал кисть.
Но у мальчика проявились и музыкальные способности, что и определило решение родителей отдать его в музучилище. Начинал по классу баяна, а заканчивал уже альтистом. Судя по тому, что его пригласили в симфонический оркестр, далеко не плохим.
– В опере «Хованщина» Мусоргского в увертюре «Рассвет над Москвой-рекой» играют альты. Закончили партию с моим другом Вовой Линчевским – он, как и я, перековался из баяна, и видим, как наша строгая преподавательница, она тоже играла в оркестре и сидела впереди, показывает нам из-за спины большой палец.
Однако все время, даже занимаясь музыкой, Виктор рисовал. Человек слуха и человек зрения в нем существовали вместе и одновременно боролись между собой за первенство.
– После окончания училища два года надо было отработать в музыкальной школе. Вел класс скрипки. Целый день, с утра до вечера, дети водят смычком туда-сюда «Сидит ворон на дубу/ Он играет во трубу/Во серебряную».
У Виктора Поликарпова, как поется в одном романсе: «А вот душа, она ждала иного...». По его словам, ему надо было «переутвердить себя». То есть художник одержал над музыкантом победу. Хотя как знать, может, они стали одним целым?
Поликарпов едет в Алма-Ату и поступает в художественное училище. На третьем курсе его способности замечают не только в училище. На этот раз большой палец ему открыто показали из Академии наук Казахстана, пригласив в археологическую экспедицию на раскопки древнего Отрара. Понятно, в качестве художника.
Пойма Сыр-Дарьи, холм-городище, где аккуратно, слой за слоем, снимается земля и открывается древность. Ургенч, Хива, Бухара, Самарканд. Виктор рисует, ведет дневник. Он настолько увлекается этим краем, что изучает о нем все исторические источники, монографии о восточной миниатюре, читает труды арабских мыслителей. Темой своего диплома он, конечно же, выбирает Отрар. А позже рождается его известный цикл «К наследию аль-Фараби».
ПАРЯЩЕЕ ПЕРО
Виктор Федорович рассказывал о своей жизни. И тут я сильно пожалел, что выкроил всего лишь два часа. Времени было мало, и я хотел услышать от него о главном, что увидел в его офортах на выставке в Астане и здесь в подвале. Художник снова угадал мои мысли: – Когда я прочитал Павла Васильева, у меня что-то внутри... Он выразил все, что я не только думал, но и ощущал, чувствовал. И такая у него мощь! И тонкость. Может быть, ошибаюсь, но в духовный унисон с выдающимся поэтом ХХ века Виктор Поликарпов попал, наверное, неслучайно: жили в одном городе, на берегу одной реки, вокруг была одна и та же степь. Гены малой родины?
Васильевское стихотворение «Родительница степь» заканчивается строками: «Так вкладывай, о степь, в сыновью руку/ Кривое ястребиное перо». Это перо с красной отметиной расстрелянного в 27 лет Павла Васильева опустилось в руку Виктора Поликарпова. Перо по-прежнему острое, потому что им легко наносить на металлической пластине гениальные штрихи.
Духовное родство двух земляков-павлодарцев можно понять. Я спрашивал себя: а что могло сроднить павлодарского художника с поэзией парижанина Жака Превера, кому он посвятил одноименный цикл своих работ?
И нашел для себя ответ: свобода. Превер был истинным мастером верлибра, свободных, нерифмованных стихов. Каждый человек воспринимает его строки и расставляет знаки препинания по-своему, по своему складу. Стихи Превера – они для всех и одновременно для каждого в отдельности.
В работах Поликарпова каким-то чудесным образом соединились необузданная мощь и тончайший лиризм Васильева с манящей свободой Превера. В офортах Виктора Поликарпова каждый сам складывает для себя из блестящих эмалью черепков древнего Отрара образ-кувшин.
– Мало еще у нас знают Павла Васильева, – посетовал при разговоре Виктор Федорович.
Это Поликарпов сказал в сердцах. Хотя сам знает почему. Потому что после 37-го года 20 с лишним лет имя гениального русского поэта было под запретом, были отовсюду изъяты его черновики и рукописи, вычищены от его книг библиотеки. Но благодаря вдове Васильева Елене Вяловой, его дальнему родственнику Ивану Гронскому, павлодарскому журналисту Сергею Музалевскому, писателю Роллану Сейсенбаеву, директору Дома-музея П. Васильева Закии Мерц и другим память о поэте, его наследие не исчезли.
А многие знают Виктора Поликарпова? Число не могу назвать, но точно сейчас на одного больше. И узнают о нем все больше людей благодаря его другу – журналисту и писателю Юрию Поминову и поэтессе Ольге Григорьевой из Павлодара, Ольге Скальчук из Русского дома в Астане, которая организовала выставку работ художника во многих городах Казахстана и России (по выражению Поликарпова, она подвижница-передвижница) и еще многим-многим другим.
Скоро Виктор Поликарпов будет отмечать свое 85-летие. Может быть, подойдут ему эти строки:
Ястреб, разбив стекло подвала,
Метнулся в синь.
Кружась вокруг себя,
В подвал упало
В очине окровлённое перо
Михаил ЧИРКОВ
