Кто мы и куда мы идём – вопрос не сегодняшнего дня. Но, пожалуй, именно сегодня он обострился до предела, потому что живём мы на переломе эпох, когда прежние поколения, родившиеся и выросшие в огромной единой стране, теперь пытаются приспособиться жить в совершенно иной реальности. Реальности распада не только страны, но и всего, что в ней было создано [газетная статья].
Режиссёр, писатель, публицист Ермек Турсунов, представлять которого казахстанцам не надо, тоже ищет ответы на болезненные вопросы сегодняшнего дня. Мы решили спросить его самого, какие ответы он уже нашёл. Или ещё не нашёл. И вообще, стоит ли заниматься поисками самих себя, если вокруг это особенно никого не интересует?
– Ермек, мы давно знаем друг друга, поэтому меня очень удивило, когда я узнал, что ты, причём 1 апреля, выступаешь на сцене театра имени Мухтара Ауэзова со специальной программой своих миниатюр под названием «Пойдём жить дальше». Программа была классной! Это я не для того, чтобы льстиво похвалить тебя публично, а напротив, что недоумённо спросить: что, лавры Жванецкого или Задорнова покоя не дают?..
– Ты знаешь, не дают… Спать не могу как не дают. Если же без иронии, которую я, впрочем, очень ценю, то скажу тебе серьёзно: я всегда считал, что кто-то всегда есть. Что я имею в виду? Всегда есть Олжас, всегда есть Муртаза Шерхан, всегда есть Герольд Карлович Бельгер, есть Симашко, Калтай Мухамеджанов, Абиш-ага Кекильбаев. Можно ещё перечислять наших корифеев литературы, поэзии, драматургии, культуры. Всегда кто-то есть, а оказалось, что уже никого нет. Не в укор будет сказано живущим, но среди них очень немало каких-то сомнительных личностей. Но корифеев-то нет! Целый пласт нашей культуры ушёл. И в самой современной культуре появляется некая новая эстетика, которая меняет само понятие «культура». И как мне кажется, появление закона о запрете мата знаменует некую веху, ведь этот самый мат уже вполне прижился не только в обыденной жизни, но даже на сцене! Никто этого не заметил? А ведь это так, это новый язык культуры… И это уже совсем не то, что мне рассказывали мои учителя, мастера культуры во ВГИКе, на высших режиссёрских курсах, вообще по жизни. Оказывается, смыслы-то вымываются. Смыслы первоначальные. А хочется как бы пожить и в той морали, в какой нас учили наши отцы, наши деды, наши предки.
– И чтобы донести свою тревогу до людей, Ермек Турсунов решил выйти на сцену и посмеяться над современностью. То есть решил, так сказать, поддерживать огонь в пещере, пока не погас. Надо прямо сказать, очень даже хорошо получилось…
– А ты разве не видишь, что наши ценности вымываются? Это в нашей с тобой стране. И люди уже привыкают жить в новой реальности, и она их не особо смущает. Они её даже воспринимают как устоявшуюся. Если же говорить про огонь, то в этой пещере костёр-то уже почти потух, есть, правда, ещё те, последние, которые пытаются на этот огонь хотя бы подуть, что ли… Я уже не говорю, чтобы костер разжечь. Это было бы вообще идеально. А ведь он когда-то горел! И все собирались вокруг этого костра, который согревал их всех одинаково. И никто никого не спрашивал: слушай, а ты кто, блин, вообще-то? Чужеземец, не чужеземец? Ты вообще как здесь оказался? Вопросов этих не было. Потому что суть костра, если уж говорить метафорами, это, повторяю, культура, ощущение земли, родины. В конце концов, костер, он же как солнце, не делит никого на ранги, по достатку или престижу. Он одинаково всем светит. Понимаешь? И такое ощущение, что никто не замечает, что костёр-то надо поддерживать, ребята, ведь он почти потух. Есть отдельные угольки, как, например, Габит Несипбаев, Куат Шильдебаев, Рубен Суренович Андриасян, который уже ушёл, Юрбор – Юрий Борисович Померанцев, и он тоже ушёл. Но это хотя бы наши современники. Вот эти люди, которые отвечали за этот костёр, старались поддерживать тепло в общем доме, постепенно уходят. И когда я посмотрел по сторонам, да хотя бы по списку в своём сотовом телефоне, который был когда-то длинным, а теперь в нём осталось два-три человека… Когда я провожу свои премьеры, то не могу заполнить пару рядов в зале. Этот как можно назвать? Гаснущий костёр? Или у тебя есть другие определения?
– Время. Время меняется. Поколения уходят, поколения приходят. У меня нет других определений, я потому к тебе и пришёл, чтобы ты сказал мне, всем: в каких определениях нам, прости за тавтологию, определяться?
– Хорошо, если ты так ничего из уже сказанного не понял, то буду ещё жёстче. Это трагедия. Я считаю, что разворачивается настоящая трагедия. Нет ни войны, ни голода, ни репрессий, как это было в 30-х годах. Нет. Но как-то, блин, вокруг всё оголилось, что ли. В фильме «Отец» с Энтони Хопкинсом главный герой сходит с ума, когда смотрит по сторонам и говорит, что он как дерево, которое осталось без листьев. Листочки-то всё. Остался один ствол. И этот ствол грызут черви всякие разные, то бишь скоморохи с ярмарок. Это они залезли на место прежней, ушедшей творческой элиты и ножки свеcили. И им комфортно, скоморохам на стволе. То есть свято место пусто не бывает, говорят, и на сцену забрались сомнительные все люди. И нынешняя публика, аудитория, думает, что оно так и есть. Вот она, культура. А ведь это эрзац. Вот они смотрят нынешнее кино, которое по природе своей не кино уже, а что-то другое. Все эти якобы комедии. Так это не те комедии, которые Георгий Николаевич Данелия снимал, мой мастер. Или Эльдар Рязанов. Это люди, которые теряли последние нервы, снимая комедии. И они говорили, что это самый серьёзный и самый тяжёлый жанр. Потому что ведь речь не о том, чтобы там только человека рассмешить, бывает такая форма смеха, после которой плакать хочется. А сегодня не смех, это ржачка. Это разные вещи. Природа смеха такая, что мы сегодня не смеёмся, не веселимся, мы ржём. Обо всем этом Оруэлл уже написал в своём «Скотном дворе». Так мы на чем присутствуем-то? На какой-такой ржачке? И сколько будем ещё ржать? Как китайцы говорят, понос не может длиться вечно. Но у нас что-то затянулся. Дальше-то что? Обращаться к власти, как у нас водится? Типа, ребята, вы собираетесь что-то в нашей стране менять? Или вы все транзитные пассажиры? И вы собираетесь оставлять здесь детей, внуков? Я понимаю, что вы сильно озабочены курсом доллара, и вообще победит ли «Аманат» или не победит на выборах. Однако вопрос-то надо ставить по-другому: вы собираетесь в этой стране дальше жить или нет? Буквально. Потому что потеряно практически всё. И при этом я не вижу людей, которые бы ставили этот вопрос. Все формально. Какие-то программы – «Рухани жангыру», «Мэнгели ел»», вот это всё. Лозунги красивые. То есть у этой картины красивая рамка, а содержания нет. Малевич, «Черный квадрат», всё. Занавес.
– После кризисов приходят времена созидания… Не помню кто так сказал. Но они, такие времена, непременно должны наступить. Если, конечно, нет такой могучей злой силы, которой это созидание не нужно. Ты сам только что сказал, что угольки ещё есть…
– Есть отдельные носители, которые, образно говоря, являются угольками в этом костре. Но я считаю, что, если мы этот костёр не будем поддерживать все вместе, он скоро погаснет окончательно и в этом доме станет холодно. И мы замёрзнем. Остынут наши сердца, превратятся в ледышки. Души наши. Мы озябнем. Потеряем последний человеческий облик. Вот позавчера мы ужинали с Михаилом Казиником, который к нам приехал. Я смотрю на него, вот тоже светлячок-человек. Ему уже за 70. Он говорит, что с 16 лет читает лекции. Но вот он носитель этой информации, тех смыслов, по которым люди скучают. Потому что разумные люди, повторяю, разумные, homo sapiens, они нуждаются в этой альтернативной информации. И ты сам был свидетелем: полный зал в театре на моём вечере. Там балконы давно не открывали, а тут мест не хватало. И ты думаешь, что очень комфортно себя на этой сцене чувствуешь? Если бы меня всё это не трогало, я бы спокойно сидел в кабинете со своими архивами, со своим «Бейбарсом» и не лез никуда. Боже, зачем мне это надо? Лишние нервы, стрессы. Два часа на сцене, как… Я уже не раз говорил, что устал быть гневливым, устал быть злым, устал досадовать. Я уже ухожу в иронию. Но это смех такой нехороший. Когда человек уже настолько отчаялся, когда его не слышат, когда из него сделали… Ко мне же по-разному относятся, меня почему-то считают оппозиционером, кто-то считает диссидентом каким-то. А я просто носитель альтернативной информации, который пытается призвать к разуму. Ребята, вы не ставьте кобылу позади лошади. Вот они в Акорде ауызашар провели… Я хочу сказать: ребята, да оставьте вы молитвы святым отцам, блин. Займитесь делом. Работы до фига! А батюшки помолятся, там, кадилом осветят. Вы сделайте, а он придёт, потом все что нужно, все эти обряды вам совершит. Чего ж вы с ними-то сидите? Как Пелевин написал: солидный господь для солидных господ.
– Ты говоришь о смыслах, которые исчезают. Быть может, это прежние смыслы? Смыслы всегда меняются, как и идеологии, которые раньше были значимы, а сегодня перестали привлекать умы и сердца, в чём нынешний наш смысл? В культуре? Она тоже меняется, значит, и её смыслы были раньше одни, сегодня другие. Когда люди выходили из театра после твоего вечера, кто-то заметил: смеётся весело, но смеяться легче, чем предложить такое, над чем бы смеяться не хотелось. Согласен?
– А Гоголь что сказал? Устами Городничева: «Над чем смеётесь, господа? Над собой смеётесь!». Мы, эти миниатюры-то все, маке-жаке-баке-саке, там кто имеется в виду? Да я нас имел в виду-то, а там вы кого там, Байбека или Есимова только видите. А я нам рассказываю про нас, во что мы вообще превратились. А когда человек дойдёт до такого уровня досады из-за озлобленности на самого себя, он начинает уже над собой смеяться. Хотя бы для того, чтобы указывать на недостатки. Да, вон у нас какая-никакая оппозиция осталась, несколько имен, они тоже указывают. Я же просто поменял тональность. Я то же самое говорил: ребята, так нельзя, нужно вот так. Я не только критиковал, а еще и предлагал. Но меня не слышат. Но тогда остается что? Такая степень отчаяния бывает, когда уже поругались и подрались, и водку уже распили, помирились, остается только посмеяться. Но неужели ничего невозможно с этим поделать? Особенно сейчас, когда после известных потрясений появилась надежда на то, что вот сейчас… Но жизнь-то проходит, понимаешь? Так уж получается, что всё равно мы смотрим всегда на власть. И самое страшное, когда ожидания оказываются завышенными. Нет, я не о том, о ком ты подумал сейчас, говорю, потому что далеко не только от него всё в стране зависит.
– Вот-вот. Если бы всё было проще…
– А я скажу вот так. Я же в футбол играл когда-то. Вот бывает так, допустим, есть какой-то игрок, какой-нибудь там Рональдо, да? И на него играет вся команда. Если вот параллель проводить. Тогда Рональдо будет звездой, потому что на него пашет вся команда. Но команда должна соответствовать уровню этого Рональдо. А вот если этого Рональдо притащить в дворовую команду, как бы он там сиял? Вот он сейчас приехал доигрывать в Саудовскую Аравию. Тот же самый Рональдо. Но уровень игроков совсем другой. Эту команду ты уже там в испанскую «Ла Лигу» не привезёшь, там её все порвут. В Премьер-лигу вообще не надо. Пусть даже там Рональдо будет. Если бы там был Пеле, Марадона или Месси, тогда да. Но когда приходится одному тащить всю команду, в которой нет игроков такого уровня и они не могут появиться, потому что сила инерции такая. И слишком долго играла предыдущая команда. 30 лет. За эти 30 лет три школьных выпуска было, один хуже другого. Так вот квалификация этой команды не та, чтобы отвечать требованию времени. Она может играть там на уровне первенства в бане среди веников, а чтобы решать серьезные задачи, я там не вижу людей. Если хочешь, могу и по именам пройтись. Потому что, надо думать, разговор этот у нас с тобой не последний…
– Да уж, а куда деваться?
Сергей КОЗЛОВ
