Человек сложно устроен: в нем уживается и тварь, и творец
ВЕЧЕРОМ ТОГО ДНЯ ПО ЦЕНТРАЛЬНОМУ ТЕЛЕВИДЕНИЮ АКАДЕМИК КАПИЦА ВЕЛ СВОЮ ОЧЕРЕДНУЮ ПРОГРАММУ «ОЧЕВИДНОЕ – НЕВЕРОЯТНОЕ». ПРЕДВАРЯЛА ЕЕ ЗАСТАВКА С ПУШКИНСКИМИ СЛОВАМИ «О, СКОЛЬКО НАМ ОТКРЫТИЙ ЧУДНЫХ…». А С УТРА У МЕНЯ БЫЛА ВСТРЕЧА В ПАРТШКОЛЕ. И ТАМ ТАКОЕ ОТКРЫТИЕ ЧУДНОЕ… СТОП, ТЕПЕРЬ, ВИДИМО, НУЖНО ОБЪЯСНИТЬ, ЧТО НА ДВОРЕ СТОЯЛ МАЙ 1986 ГОДА, ЧТО ВПШ ПРИ ЦК КОМПАРТИИ КАЗАХСТАНА, ВЫСШАЯ ПАРТИЙНАЯ ШКОЛА, ЕСЛИ ПОПРОСТУ – ТО ПАРТШКОЛА, БЫЛА В ТУ ПОРУ СЕРЬЕЗНЫМ УЧЕБНЫМ ЗАВЕДЕНИЕМ. [газетная статья]
Для тех, кто не знает, находилась она в самом центре Алма-Аты, на углу проспекта Абая и тогдашнего проспекта имени Ленина. Светлые аудитории, конференц-залы, свои столовая и общежитие, спортзал. Серьезный профессорско-преподавательский состав. Учись – не хочу. Нынче в комплексе этих зданий располагается КИМЭП.
СКОРОСТЬ СТУКА
В той школе получали второе высшее образование, проходили переподготовку члены так называемого партийно-хозяйственного актива республики. Проводились разные курсы и семинары. Взрослые школьники днем грызли гранит партийной науки, а вечером делали выручку находящемуся через дорогу гастроному. В его вино-водочный отдел ежедневно завозился ходовой товар.
Ректор партшколы, милейший человек, Оразай Батырбеков, уже несколько раз звонил мне, приглашал, как он говорил, прочитать лекцию. По сути это была просто встреча корреспондента «Правды» с группой журналистов, приехавших со всех концов республики. Мне пообщаться с коллегами было интересно, поэтому я всегда соглашался. Говорил какое-то вступительное слово, потом задавали друг другу вопросы. Судили про перестройку и гласность, новое мышление, воздухе демократизма, снятии закрытых тем и прочем прекраснодушном и возвышенном, чем пропитана была тогда общественная атмосфера. После «лекции» я шел по длинному коридору в кабинет ректора, тот любезно вручал мне конверт с десятью рублями: «Ваш гонорар».
Так было и в этот раз. Так, да не совсем так. Напомню: на дворе стоял май 1986 года, год назад в СССР начали борьбу с пьянством. Настолько бессмысленную, насколько же и беспощадную. Головы летели налево и направо. Доноса – «он употребляет» – хватало, чтобы сломать судьбу.
Так вот, встреча наша задалась, вопросов взаимно интересных мы обсудили много. Я отвечал и на записки. Водной из них содержалась просьба сказать, как я лично отношусь к борьбе с пьянством, зачем под корень вырубают виноградники. И вообще чем вся эта вакханалия закончится. Можно было партийному журналисту просто поддержать линию партии, ограничившись дежурными словами. Но в зале сидели журналисты, мне захотелось высказаться перед коллегами и честнее, и поярче.
«Вы, конечно, помните слова Эдуарда Константиновича Циолковского, нашего великого ученого, – начал я издалека. – Слова о том, что придет время и человечеству станет тесно на Земле, оно отправится осваивать просторы Вселенной. Все мы помним это предсказание. Так вот, по-моему, отправляясь в этот дальний путь, человечество не забудет взять с собой и бутылку хорошего вина…»
Ну, сказал и сказал. Когда попрощались и стали расходиться, я со знакомыми ребятами еще минут пятнадцать пообщался. Апотом, довольный встречей и собой, пошел к ректору. Когда я зашел в его кабинет, то увидел обычно приветливого и радушного Оразая Батырбековича явно чем-то встревоженным. Он закрыл за мной дверь на ключ, отвел к окну, подальше от стоящих на столе телефонов. Я уже знал, что если есть в кабинете прослушка, то она ведется через телефоны. «Что случилось, Григорий? Мне позвонили из ЦК, сказали, что корреспондент «Правды» пропагандирует в стенах партшколы пьянство. Больше не приглашать его. Расскажи, что ты там говорил». Рассказал, объяснил. А сам все думал: это какая же скорость у «стука»! Неведомому сексоту надо было позвонить по инстанциям, доложить, просигнализировать. В «инстанциях» тоже поработали, рядовому клерку звонить целому ректору партшколы было не по чину, следовало подключить не меньше чем заведующего отделом. И все это за 15-20 минут. Мастера, ничего не скажешь! Но больше меня грызла мысль: это кто же из наших, из журналистов, расстарался? Неужели есть такие? Ведь профессия наша, наоборот, к вольнодумству располагает…
ОЧЕРЕДЬ В ПРИЕМНУЮ ГАЗЕТЫ БЫЛА ДЛИННОЙ. МНОГИЕ ПРИХОДИЛИ ЗА ЗАЩИТОЙ, В ПОИСКАХ СПРАВЕДЛИВОСТИ. НО НЕМАЛАЯ ЧАСТЬ БЫЛА ТЕХ, КТО ХОТЕЛ ЧЕРЕЗ ГАЗЕТУ СВЕСТИ СЧЕТЫ, ПОДСТАВИТЬ НОЖКУ БОЛЕЕ УДАЧЛИВОМУ, ОЧЕРНИТЬ КОЛЛЕГУ… В ОСНОВНОМ ЭТО БЫЛИ ПРЕДСТАВИТЕЛИ ГОРОДСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ. ПОСЛЕ ЧТЕНИЯ ВСЕХ ЭТИХ КЛЯУЗ ХОТЕЛОСЬ ВЫМЫТЬ РУКИ.
СКВЕРНЫЙ АНЕКДОТ
Позже, когда я работал редактором, довелось приватно побеседовать с одним силовым министром в его служебном кабинете. Он со знакомой уже повадкой отвел меня подальше от стола. Пользуясь нашими дружескими отношениями, я спросил: мне кажется, что в редакции есть «крот», который сливает внутреннюю информацию. Так ли это? А как же, ответил министр, конечно есть. Такие негласные сотрудники есть везде, а уж в редакциях крупных газет – само собой. Узнать фамилии? Спасибо, что не узнал…
И тут я вспомнил, как в самом начале семидесятых годов меня сватали на работу в КГБ. Вчерашний студент журфака (факультет, кстати, тогда официально считался идеологическим), я только что пришел в «Казахстанскую правду». Газета вела беспощадную войну с китайскими «ревизионистами». Борьба эта заключалась в том, что газета перепечатывала главы из книги «Особый район Китая». Я относил в КГБ очередные страницы, чтобы получить разрешение на их выход в свет. Неразговорчивый сотрудник читал текст, молча ставил фиолетовый штампик. Так было несколько недель. Потом он встретил меня не один, а с гораздо более разговорчивым коллегой, и тот завел такую речь: «Мы к тебе приглядывались, изучали. Ты нам подходишь. Хотим пригласить тебя на работу». Я, честно сказать, струсил, стал мямлить что-то о том, что хочу работать журналистом. «Да у нас многие из ваших работают. И не только вне штата». «Ты знаешь, что такое анекдот?» – вступил в разговор первый. Я что-то про разговорный, как правило, жанр юмора стал говорить. Он меня оборвал: «Брось ты, анекдот – это идеологическая бомбочка, сработанная за рубежом. Каждый «взрыв» такой бомбочки подрывает наши устои. Будешь работать в группе, изучающей пути распространения этой продукции врага». Я ночь промаялся, но отказался. Отказ мой они восприняли неожиданно легко.
СЕКСОТЫ УШЛИ НА ПЕНСИЮ?
Человек сложно устроен. В нем уживается и тварь, и творец. Иной пишущий яркие репортажи газетчик мог втихомолку писать «куда надо». По движению ли мелкой души, или из корысти – бог весть. Да и необязательно только о журналистах речь…
Как-то на излете советских времен я зашел в здание обкома партии той области, где тогда работал. На втором этаже праздничная суета, перед дверью приемной одного из секретарей выстроились люди с букетами. Как выяснилось, у того начальника был день рождения, юбилей. Я тогда к нему с симпатией относился. Был он открыт для газетчиков, слыл вольнодумцем. Я попросил у секретаря разрешения воспользоваться пишущей машинкой и настучал стихотворный поздравительный экспромт. Зашел в заставленный букетами кабинет. Поздравил, прочитал сочиненное: «Я не против такой установки, /О которой идет нынче речь, /Что, мол, после подбора и расстановки, /Кадры нужно беречь, / Но увидишь, лелеют олухов, /Чванство, выбившееся в начальство, /Полуграмотных идеологов / С их умением жутко теперешним / Плодотворнее мыслить задом, /И начнешь помышлять о небережном /Отношении к этим кадрам /.Вот что выпросилось на перо, /Да простят меня члены бюро». Мол, а вы не из тех… «Остренько, остренько, – сказал юбиляр. – Ты с этим поосторожнее, со мной можно». И положил листок бумаги чистой стороной вверх. Выпили шампанского – тогда борьбы с алкоголизмом еще не велось, – и я ушел. И забыл об этой встрече.
А через несколько лет летел в тот город и моим попутчиком оказался председатель местного КГБ. Был я с ним накоротке знаком, он помог мне в свое время. Я собирался написать о фронтовике, попавшем в плен, сбежавшем из концлагеря и воевавшем во французском Сопротивлении. А когда вернулся на родину – попал в жернова, его, героя, осудили. Тогда по моей просьбе председатель взялся помочь, писал запросы по своей линии. Так вот в полете мы говорили о невиданной открытости всех ранее закрытых ведомств. Перестройка и гласность – долой все секреты! О том, что московский шеф моего попутчика Бакатин сдал западным спецслужбам все, что только можно было сдать. Что диссиденты листают заведенные на них дела… «Саке, я не диссидент, но наверняка у вас и мое досье есть, – в шутку сказал я. – Вот бы посмотреть». Неожиданно собеседник ответил: «А что, приходи завтра, покажу». Я пришел, стал листать тощенькую папку, из которой Саке предварительно все-таки убрал пару листочков.
В самом деле, ничего интересного. Какие-то мутные рапорты, копии кляуз, о которых я позабыл. И – листок с тем самым стихотворным поздравлением юбиляру! Оригинал, не копия. Ай да секретарь, ай да якобинец… У меня тогда целый день в голове вертелась известная фраза: «А кто написал пятьдесят миллионов доносов…». О ней же я вспоминал, рассматривая список записавшихся на прием в коррпункт «Правды». Очередь в приемную газеты была длинной. Многие приходили за защитой, в поисках справедливости. Но немалая часть была тех, кто хотел через газету свести счеты, подставить ножку более удачливому, очернить коллегу… В основном это были представители городской интеллигенции. После чтения всех этих кляуз хотелось вымыть руки.
На дворе другие времена. И нравы, соответственно, меняются. Не буду судить, в чем они стали лучше, в чем хуже. Сейчас не об этом речь. Просто нет теперь того парализующего страха перед всесильными и вездесущими органами. К слову, журналистские коллективы сегодня – это собрание единомышленников, а не отряды «бойцов идеологического фронта». Мне хочется верить, что и спроса на услуги секретных сотрудников теперь нет. Ну, или он стал гораздо меньше, этот спрос. И мастера жанра, «докладываю», вышли в отставку. Вовсе не почетную.
Или я не прав? Так не хочется ошибаться… Но опыт, «сын ошибок трудных», все же заставляет сомневаться.
Григорий ДИЛЬДЯЕВ
