ЖУРНАЛИСТЫ ВИКТОР ВЕРК И СЕРГЕЙ КОЗЛОВ – О ТОМ, ЧТО ЖЕ ПРОИЗОШЛО 30 ЛЕТ ТОМУ НАЗАД, КОГДА ГКЧП ПОПЫТАЛСЯ «ЗАЩИТИТЬ СССР». [газетная статья]
Сергей КОЗЛОВ: Если честно, то произошедшее тогда, три десятка лет тому назад, сегодня воспринимается как что-то из совсем другой жизни. Как какоето нелепое недоразумение. Всё катилось куда-то, и уже почти все понимали, что куда-то прикатится. Нет, о распаде СССР даже тогда, в августе 1991-го, никто не мыслил. Все, кто сегодня утверждает, что, мол, уже видели этот распад, – просто врут. Ни у кого и в мыслях, повторяю, не было, что Союз распадётся, власть коммунистов кончится и настанет капитализм. Мы родились в этой, советской стране, были воспитаны советской системой и никакой другой просто не ведали. Были ли мы советскими людьми? Да, наверное, в определённом смысле были. Но вот в идеологическом – конечно же, нет. Во всяком случае, я говорю о своём городе и своём окружении, о своих сверстниках. Никто из нас даже не задумывался о правильности тех принципов, на основе которых строилась советская жизнь. Скорее всё это воспринималось как данность. Нормально, по-человечески изменить эту данность возможности не было и сбежать от неё - тоже. Потому и адаптировались многие советские люди под эту данность, ведь жить как-то надо было. И вот эта данность вдруг начала меняться, всё было так интересно…
Виктор ВЕРК: Да уж, было весело. И мы были молоды. Но ты помнишь древнее китайское проклятие: чтоб ты жил в эпоху перемен! Знаешь, иногда мне кажется, что нас – молодых и горячих сторонников перемен – тогда и прокляли: теперь вот созрели новые перемены, амы всё никак не дождемся «старых»…
С.К.: Но тогда ведь дождались! Я помню тот день, 19 августа. Мне позвонил одноклассник и спросил – слышал ли я с утра «Лебединое озеро»? Я сказал, что ещё нет. Тогда он мне сказал: «Ну, теперь уже об этом небезопасно говорить…» То есть реакция коммунистической верхушки – танками, репрессиями, подавлением всей этой «перестройки» – она была тогда естественно ожидаемой. А как же иначе «коммуняки» могли положить конец всему этому безобразию? Разгулу свободы, гласности и прочим вольностям? Ну не партийной же агитацией и пропагандой. Ведь к тому времени было ясно, что вся их идеология – это бред сивой кобылы, которому уже почти никто не верит. А страна всё больше расползалась, даже не территориально, а просто, как ныне принято говорить, ментально не хотела возвращаться в этот большевистский бред. Никто не ведал, что там дальше, но назад – ни в коем случае! И что было делать всем этим янаевым с язовыми? Только пускать танки. И, не побоюсь сказать, многие ждали появления этих танков – не желали их, а ждали, когда же эта, самая отпетая часть коммунистической верхушки решится, наконец, продемонстрировать свою суть, – сажать, расстреливать, запрещать и т.п. Ведь сама основа всей этой коммунистической власти – вранье, террор, грабеж и тотальный контроль за всем и вся. И вот, казалось бы, 19 августа 1991-го всё возвращается на красные круги своя…
В.В.: Помнится, тогда я воспринял это, как некий политический анекдот. Ну, посуди сам: в стране полный раскардаж, её в принципе уже нет – Прибалтика ушла. Остальные – на выходе. В магазинах – шаром покати, в головах – разброд и шатание. Деньги превратились в бумажки. За водкой – километровые очереди. И какое-то тревожно-радостное возбуждение: не сегодня-завтра проснёмся в другой стране! В ночь с 18 на 19 августа я ночевал у сослуживца по редакции одной государственной (и уже поэтому невыразимо скучной) газетки. Уже тогда, кстати, пышным цветом цвела частная, как сказали бы сейчас, альтернативная пресса с гиллеровским «Караваном» во главе. А тут – сиди с 9 до 6 в отделе писем, готовь к печати «отклики трудящихся» на мудрую политику партии и правительства. Тьфу… И вдруг – то, о чём ты сказал: Чайковский, первые указы этого дома престарелых с зубодробительной аббревиатурой – гэкачепэ. Как гвоздем по стеклу… Это сейчас выясняется, что страна, которую мы тогда потеряли, была хоть не очень пригодна для жизни, но вполне себе субъектна и пригодна для чувства какой-то метафизической гордости. «У советских собственная гордость», помнишь, конечно? Сегодня вот жить свободнее, интереснее. Разнообразнее. А вот погордиться нечем…
С.К.: Что касается «страны, которую мы потеряли». Не мы создавали её, не мы разрушали. Мы родились в ней и, быть может, немало из нас было тех, кто хотел бы родиться в другой стране. Или покинуть её, но не было такой возможности. Однако сегодня ругать или превозносить эту страну глупо. Её больше нет и никогда не будет. Была ли они хорошей или плохой? Тоже вопрос нелепый. Наверное, во многом не хуже других стран, а во многом и хуже. Причём я хочу подчеркнуть – я говорю здесь о СССР конца 60-х годов, о 70-х и 80-х годах. То есть о стране, которую я знаю. А СССР был такой страной, которая довольно стремительно менялась год от года. К примеру, СССР 30-х годов и 60-х – это две совершенно разные страны, с разной степенью личной свободы и безопасности, с разным уровнем индивидуальных возможностей. А людям надо было жить – даже в СССР. И они жили, как могли. Это сегодня мы все умные и понимаем, что срок СССР пришёл именно тогда, в 91-м, и что это государство себя изжило, но тогда, тридцать лет тому назад, никто не мог сказать, что это так. Хотя, повторяю, я не встречал тогда человека, который хотел бы повернуть колесо истории вспять и вернуться опять в эпоху Брежнева. Все грезили каким-то радужным Западом, вот, мол, всё будет так, как сейчас, но ещё гораздо лучше. Изобилие в магазинах, везде и всюду свобода, одни возможности и при этом бесплатная медицина и образование. Ну и, конечно, бесплатное жильё и прочие советские прелести.
В.В.: Это мы с тобой и такие «вольтерьянцы», как мы, грезили «радужным Западом», а большинство грезило доступной колбасой по «два двадцать». И для этого большинства вице-презик уже де-факто развалившейся страны Янаев с помятой рожей и треморомв пальцах был лучом света, надеждой на возвращение «колбасного рая»… Ну, так вот, проснулись мы тогда с коллегой, попили водички после вчерашнего и врубили транзистор ВЭФ (телевизора в его домишке в предгорьях не было). А услышав о случившемся «дворцовом перевороте», схватили такси и помчались в редакцию. А там, в кабинете главреда, застали его хозяина снимающим со стены портрет товарища Горбачёва, чтобы повесить на «святоместо» товарища Янаева. Потом красный от натуги главред сошёл к коллективу и произнёс напутственную речь: дескать, наконец-то всё вернулось на круги своя, теперь солнце будет ярче, вода мокрее, а Союз – крепче и нерушимее. А чтобы приблизить этот момент, мы все, как один, должны сплотиться вокруг этого самого гэкачепэ и готовить в номер отклики трудящихся в его поддержку. А ровно через три дня такой же красный главред вернул Михал Сергеича на место и велел «откликаться» с точностью до наоборот! Водевиль, да и только… Но самое интересное случилось на излете путча, вернее, на следующий день после официальной «финиты» этой трехактной комедии. Я что-то делал в редакции, сидя в одиночестве в рабочем кабинете на троих, когда на столе зазвонил телефон. Представь себе, высокий чин из аппарата президента и Кабинета министров Казахской ССР (тогда это называлось именно так) самолично просил меня срочно приехать. А в его кабинете я получил несколько листочков машинописного текста – результаты опроса населения пяти опорных городов республики, включая столицу Алма-Ату, на тему отношения к путчу и путчистам. Людей опрашивали по всему трещавшему по швам нерушимому – по специальной выборке – все три дня, что путчило страну. Так вот, казахстанские респонденты показали самый высокий процент сторонников этого, прости Господи, гэкачепе. Мой главред, к которому мы пошли с этой «бомбой» с упомянутым коллегой, публиковать «этот позор» наотрез отказался… В общем, ещё через пару дней президент республики на закрытом заседании демонстрировал депутатам первого и последнего в Казахстане настоящего парламента – Верховного совета 12 созыва – центральную московскую газету с крохотной заметкой с моей подписью. Он призывал «извлечь урок из этих событий». Из той государственной газетки я предпочёл уйти, оказавшись вскоре после этого в том самом «Караване» – «жёлтом», но свободном до отвязности. Так что, считаю себя в некотором роде причастным к краху путча и последовавшему за ним развалу нашей с тобой великой и ужасной родины.
С.К.: Ну и, конечно, совершенно нелепый вопрос – «кто виноват в исчезновении СССР?» Те, кто задаёт этот вопрос сегодня, должны задать его себе, если они до сих пор ничего не поняли. Вся номенклатурная советская структура сгнила задолго до августовского путча. Даже ещё до Горбачева. Большевистский эксперимент провалился, это стало совершенно ясно по смерти Сталина. Никто не знал, что дальше делать. Особенно умилительно было принятие брежневской конституции 1977 года, в которой было сказано, что в СССР построено бесклассовое общество. А вот одной из идеологических доктрин большевиков являлся всегда постулат о том, что история – это непременно борьба классов. Выходит, что в 1977-м история для большевиков закончилась. Нет классов – нет борьбы. Так что пусть необольшевики и неосталинисты поговорят между собой на тему: почему это их чудовищная попытка создать красный рай на земле окончилась так позорно? А вот для всех остальных, нормальных людей, важнее, думается, другое – чтобы подобные политические и идеологические мутанты больше не приходили к власти и у них больше не было возможности проводить свои опыты над людьми и целыми народами.
В.В.: На это возражу: в 1977-м история большевиков не закончилась. Они живут и здравствуют до сих пор, только называются по-разному. Где-то «нуротановцами», где-то «единороссами». И классовое общество никуда не делось – по крайней мере, если судить по зарплатам и бонусам среднестатистического сотрудника пресловутого квазигоссектора, с одной стороны, и доходам среднестатистического же селянина – с другой. Нынешние курс на «торжество социальной справедливости», «слышащее государство» и прочие прелести – бледная тень горбачёвской перестройки, не к ночи будь помянута. Мы с тобой хорошо помним, чем все кончилось тогда. Посмотрим, что будет теперь, и будем надеяться: даже если застрельщиков нового курса ждёт новый гэкачепэ, уроки старого не окажутся напрасными.
