НАДО СКАЗАТЬ, ЧТО СЕРГЕЙ ИВАНОВИЧ – ЛИЧНОСТЬ ДЛЯ КАЗАХСТАНСКОЙ ЖИВОПИСИ ЗНАКОВАЯ И ОДНОВРЕМЕННО НЕДООЦЕНЁННАЯ. А АЛМА-АТА СТАЛА ПРИЮТОМ ДЛЯ ХУДОЖНИКА ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ ЕГО ЖИЗНИ И ВДОХНОВЕНИЕМ ДЛЯ ТВОРЧЕСТВА [газетная статья].
«ОН ПРИШЁЛ ЗА МНОЙ...»
…Было это поздней осенью, в году эдак 1960-м, когда за стенами дома шёл уже снег и было мрачно и холодно. А происходило всё в одном из алма-атинских
«косых домов», что стояли когда-то на Шевкоме, на перекрёстке улицы Шевченко и проспекта Коммунистического. Автор этих строк жил тогда там, в одном подъезде с Евгением Брусиловским, композитором, и частенько игрывал под композиторским роялем в большом зале.
Тетя Ариша, домработница дяди Жени (Евгения Григорьевича), жарила на кухне столь любимые дядей-хозяином куриные котлетки, когда в дверь кто-то позвонил. Кстати, звоночки в нашем доме были тогда механические, надо было резко повернуть плоскую маленькую ручку, укрепленную в блестящем стальном кружке, и раздавалось мелодичное позвякивание.
Так вот звякнул звонок, и дядя Женя пошел открывать. Подхожу и я, маленький мальчик, к открытой двери в коридор, дабы посмотреть, кто это сегодня пришел и…чуть не падаю. Входит сумасшедший корсар-монстр! Со своим плоским ящиком. Весь как есть, в берете и плаще. «За мной пришел!» – мелькнуло в загудевшей от ужаса детской голове. Залаял пес Атос, и как-то неестественно торопливо направился к входной двери.
А кто такой этот корсар? Да странно одетый старик, который регулярно проходил через наш двор, – то в матросском наряде, то в каких-то балахонах и обязательно с вычурным беретом или шляпой на голове. Боялись мы его, как сказочного Бармалея. А однажды даже желудями его закидали... А он замахнулся на нас своим ужасным плоским ящиком, который всегда с собой носил, да зыркнул жутким глазом. В общем, что было, то было. И вот он заходит к дяде Жене...
Ариша, забери пса. – Слышу я голос хозяина квартиры.
Полез я в панике под рояль, а куда еще-то?! Где здесь можно надежно спрятаться, как не под огромным этим ящиком? Можно было, правда, и в шифоньер забраться, но он в другой комнате. Затаился за роялевой ножкой и, подрагивая от страха, смотрю на дверь из-под инструмента. А они о чем-то гудят-разговаривают в коридоре. Потом дядя Женя кричит на кухню:
– Ариша, накрывай на стол! Нет, думаю, хоть я тоже котлетки люблю, а отсюда не вылезу. Но дядя Женя неумолим. Слышу: зовет на ужин. Потом пришел в комнату и под рояль смотрит:
– Ты что, испугался? Не бойся, это мой друг, пошли. Пошли, пошли, а то он сам за тобой придет.
Я, как стеклянный, упираясь и пытаясь вырвать свою руку из руки дяди Жени, захожу на кухню. А там – улыбающийся пират, без берета и довольно прилично причесанный.
– Это вот твой тезка, – представил меня монстру дядя Женя и, обращаясь уже ко мне: – А это дядя Сергей, знакомься. Он тебя рисовать научит.
– Хочешь? каким-то странным голосом спросил меня монстр-тезка, а теперь вот дядя Сергей. Я лишь растерянно покачал головой.
Не помню, что я ему тогда ответил, как на стул сел, но поужинали мы весело. И знакомство наше получилось забавным. А кошмарный ящик оказался всего лишь мольбертом, в котором он рисунки и краски носил. Больше я «монстра» не боялся и даже рад был, когда он к нам приходил. Потому что он рассказывал всякие интересные истории и показывал непонятные к ним рисунки.
Кстати, в тот первый вечер принес художник Калмыков эскизы к декорациям балета «Дон Кихот», который ставили тогда в театре, и дядя Женя с ним после ужина долго и эмоционально эти декорации обсуждал. И в первый же вечер я, опустив глаза свои в паркетный пол, попросил прощения у дяди Сергея за то, что кидался в него желудями, и пообещал больше никогда так не делать и не позволять так делать другим.
– Да ладно, – ответил мой новый знакомый, – мне даже весело было.
РОДИТЬСЯ БЫ ЕМУ В ДРУГОЕ ВРЕМЯ…
Со временем мы виделись с ним все чаще и чаще, и иногда он рассказывал такое, что поневоле брала оторопь, потому как подобные истории мог знать и излагать только, по нашему обыденному разумению, человек не совсем нормальный. И рисунки, соответствующие к таким рассказам, тоже были, мягко говоря, загадочные. А вот дядя Женя его ненормальным не считал и очень даже любил.
– Он волшебный, – говорил дядя композитор о художнике. И со временем мы его, непонятного и неземного, таковым и рассмотрели, и было уже совершенно странно: как можно было считать его ненормальным? Он же и в самом деле волшебный, как из сказки – человек-облако.
…Но время шло, и нашего удивительного старика в берете не стало. Он умер, как говорят, в больнице. Но кто-то сказал, что в своей мастерской. Было мне тогда 11 лет. И тогда я в первый и последний раз услышал из уст моего доброго дяди Жени такую тяжелую, как свинцовая плита, фразу:
– Родиться бы ему в другое время, тогда не так бы прожил и не так бы умер.
Наверняка в оставшихся рисунках Калмыкова должен был быть и портрет маленького мальчика, который он так и назвал – «Портрет Серёжи». Закончил он его или нет, не знаю. Но сидел я перед ним, позировал раз пять неподвижно, а он ходил и ходил вокруг мольберта, смотрел на меня и по сторонам и рисовал. А говорили мы больше о сказках, и я рассказывал ему о своем любимом Изумрудном городе и о волшебнике Гудвине.
– А вот моя любимая сказка – «Золушка», – говорил дядя Сергей.
И однажды показал мне свой цветной рисунок: Золушка, летающая где-то в космосе, среди звезд и планет. Он простирала руки вверх, как казалось, стараясь поймать звезду или уцепиться за нее, а одета была в сверкающее, длинное белое платье с пылающим шлейфом, как будто это платье-ракета вознесло ее в космос. Были еще рисунки: Золушка в райском саду, и идущая по морскому дну среди огромных рыб и медуз, и Золушка в виде крохотной Дюймовочки, летающей с маленькими белыми крылышками среди огромных цветов.
…Много лет спустя, заходя в антикварные лавки, рассматривая рисунки моего тёзки, художника Сергея Калмыкова, всегда вспоминал его самого, его непонятные, рисованные миры и вселенные, волшебные рассказы и добрые глаза. И нашу первую встречу, и мой страх под роялем. И думаю: а как бы он прожил, если б и в самом деле родился в другое время?
Сергей КОЗЛОВ
